Леонид ГУСМАН
Есть два жесточайших заблуждения, которые присущи человечеству на протяжении всей его истории. Это уверенность людей, во-первых, в уникальности и беспрецедентности происходящих на их веку событий, и, во-вторых, в устойчивости существующего порядка.
А ведь еще Екклезиаст говорил: «И это пройдет!». Однако все мы уж очень часто подражаем, сами того не зная, Г.Е. Зиновьеву, у которого, по словам Л.Д. Троцкого, было всего два настроения: «Или седьмое небо, или диван». Между тем, представляется, что подражать (если уж так надо подражать) следует не Г. Зиновьеву, а А. Смиту. Когда английские войска капитулировали в Америке и близкий друг «глубокого эконома» прибежал к нему с воплем: «Нация погибла!», Смит спокойно произнес: «Нация гибнет много раз». И кто был прав? Погибла ли Англия после отделения Америки?
Иногда мне кажется, что и те, кто радуется нашей стабильности (кто хочет, может закавычить это слово), и те, кто плачет и посыпает голову пеплом, просто не читали классику (или толком не вчитывались в нее), потому-то столь далеки от флегматичности…
По моему глубокому убеждению, всем нам, по крайней мере, тем, кто задумывается над происходящим, стоит сегодня отрешиться от бега времени и вчитаться в мыслителей прошлого. Время политического застоя, как правило, это эпоха интеллектуального самоуглубления, пересмотра идейных ценностей, казавшихся вечными. Есть возможность остановиться, оглянуться и… успокоиться, зная, что существующее сегодня – не злая случайность и не манна небесная, а отражение давно открытых закономерностей.
Русские марксисты 1890-х гг. говорили, что «овес растет по Гегелю». Возможно, когда-нибудь и эта «предлысенковская» аграрная максима вновь заиграет в человеческой истории своим занятным интеллектуальным блеском.
Однако сейчас актуальны иные философские парадигмы и афоризмы. Почти весь XX век мы прожили строго по «закону А. Токвиля» 1840 года – см. его «Демократию в Америке»: «Никогда народ не бывает столь расположен к расширению полномочий центральной власти, как после длительной и кровавой революции, в результате которой он отобрал все богатства у их бывших владельцев, подорвал все верования, наполнив общество бешеной ненавистью, взаимоисключающими интересами и противоборствующими фракциями. Именно тогда рождается слепая любовь к общественному спокойствию и граждане воспламеняются безудержной страстью к порядку».
И еще цитата оттуда же: «Революция, свергающая старую королевскую династию и ставящая во главе демократического общества новых людей, может временно ослабить центральную власть. Однако, сколь бы анархичной ни казалась революция вначале, можно без малейшего сомнения утверждать, что конечным следствием, логическим результатом ее будет расширение и утверждение прерогатив этой самой власти».
Иными словами, каждая революция, всякое перенапряжение сил заканчивается сначала термидором (отказом революционеров или их части от реализации наиболее утопических программных целей), а затем и брюмером (установлением более прагматической, чем в начале революции, жестко персоналистской диктатуры). За мятежами следуют реставрации. За бегом – успокоение. Но цикл потому и цикл, что все возвращается на круги своя. Стабильность тоже может надоедать, и даже «отдых от истории» способен вызывать усталость.
Почитайте книги (или хотя бы биографические статьи ярких личностей той поры) про послереволюционные реставрации – французскую, английскую. Революция завершается, приходит к власти традиционная власть, подданные освобождаются от тяжелой ноши сопричастности к политике. Напомню, что пишет в этой связи В. Гюго в «Человеке, который смеется»: «Англия покаялась в своих тяжких прегрешениях и вздохнула свободно… Дух неповиновения рассеялся, восстанавливалась преданность монарху. Быть добрыми верноподданными – к этому сводились отныне все честолюбивые стремления. Все опомнились от политического безумия, все поносили теперь революцию, издевались над республикой и над тем удивительным временем, когда с уст не сходили громкие слова Право, Свобода, Прогресс; над их высокопарностью теперь смеялись. Возврат к здравому смыслу был зрелищем, достойным восхищения. Англия стряхнула с себя тяжкий сон…. Эта пресловутая свобода – сущая тирания. Я хочу веселиться, а не управлять государством. Мне надоело голосовать, я хочу танцевать. Какое счастье, что есть король, который всем этим занимается. Право, как великодушен король, что берет на себя весь этот труд».
Когда он писал эти издевательски ироничные строки, Гюго знал, как и его читатели, что идиллия Английской Реставрации была разрушена всего за несколько дней «Славной революцией» 1688 г., как идиллия Французской Реставрации кончилась Июльской революцией 1830 г.
Можно целое десятилетие упиваться спокойствием и экономическим ростом, как это делало большинство американцев в 1920-е гг., чтобы потом в пору Великой депрессии, осознать, наконец, как был прав Дж. Ст. Милль, когда говорил: «Лучше быть недовольным Сократом, чем довольной свиньей». В США, правда, обошлось без кровопролитий. Власть сменилась на выборах. Благо там существовал механизм своевременного выпуска пара. Но ведь были и иные примеры.
Взять хоть наш российский дореволюционный «классический» (до 1905 г.) абсолютизм. Все упорядочено и контролируется, лишнего слова не написать, войска маршируют на Царицыном лугу и Марсовом поле – тишь, гладь. Вдруг выясняется, что громадная страна не может победить врага. Сперва в Крымской войне, а спустя полвека и в войне с Японией. Вдруг выясняется, что, как сказал поэт (и по совместительству цензор) Я. П. Полонский: «Чем строже цензура, тем бесцензурнее разговоры». Выясняется, что мы остались «парусным государством» — в отличие от менее стабильных, но (или не «но», а «поэтому») более динамичных стран, Да мало ли еще, что «вдруг выясняется» и выражается в вечной формуле: «Так жить нельзя!» За все ведь надо платить, и за «отдых от истории» — тоже.
Как же избежать болезненного перехода от революции к реставрации и наоборот? Свой рецепт был еще у античных классиков. Аристотель и Плутарх рассказывали один поучительный анекдот. Спартанский царь Феопомп решил отказаться от части власти, разделив ее с общественными представителями – эфорами. Царица тут же вознегодовала и принялась отчитывать мужа за то, что он теперь передаст своим сыновьям меньшую власть, чем получило в свое время сам. Феопомп ответил: «Не меньшую, а более долговечную (или «прочную»)». И правда, вслед затем везде в Греции царская власть исчезла, а в Спарте сохранилась надолго. Но все ли, кого это касается, изучили и усвоили уроки спартанского царя Феопомпа? Кто же добровольно идет на уступки вовремя? Вопрос почти риторический… Обычно, на них соглашаются, когда слышны раскаты грома. А как гром грянет – тут уж крестись, не крестись…
Каков же вывод? Я историк, а не политолог. И я не знаю, что будет завтра в «коридорах власти». Но это ведь и не принципиально. Важно, по-моему, другое – тенденции и результаты общественного развития. Вспоминаются строки из песни Бориса Гребенщикова: «Не стой на пути у высоких чувств, а если ты стал – отойди! Об этом сказано в классике; об этом сказано в календарях! Об этом знает любая собака! Не плюй против ветра, не стой на пути!» Будем же фаталистами. «Лучше ничего не делать, чем делать ничего». Если ветер подул в сторону «стабильности» — будет стабильность, как ни бейся лбом, ну, и наоборот, конечно. Главное уяснить направление ветра и, «остановившись в пустыне», понять, как писал Иосиф Бродский:
К чему близки мы? Что там впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?
