Живое слово Дмитрия Писарева

Владимир СОЛОВЕЙЧИК

Полтора столетия тому назад в равелинах Петропавловской крепости работала высочайше утверждённая Следственная комиссия. Поднаторевшие в поисках крамольников опытные жандармские чины вызывали на допросы — кого бы вы думали? — молодого — ему не исполнилось ещё двадцати двух лет — литератора Дмитрия Писарева, незадолго до этого помещённого в отдельный каземат Петропавловки. Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, а в просторечии — царская охранка, — как выяснилось, давно искало связи радикального публициста с революционным подпольем.

Сын орловского дворянина Ивана Писарева, выпускник историко-филологического факультета был арестован 2 июля 1862 года на основании предписания, выписанного управляющим Третьим отделением генерал-майором Потаповым полковнику корпуса жандармов Ракееву: арестовать смутьяна, проведя у него на квартире обыск с изъятием всех подозрительных бумаг и доставить оного арестанта в каземат Петропавловской крепости, официально именовавшейся «Санкт-Петербургской».  Так, история русской словесности, противостоявшей самодержавной власти, описала ещё один символический круг — через фигуру жандармского полковника Ракеева. Именно он сопровождал гроб убитого на дуэли Александра Пушкина и наблюдал за порядком во время его похорон. Именно Ракеев арестовывал Николая Чернышевского и Дмитрия Писарева, во многом эстетических антиподов и порою резких критиков гения русской поэзии и одновременно наследников его свободолюбия, страсти к неизменному, вопреки давлению власти и проискам светской черни, сохранению человеческого достоинства.

Формальным поводом для ареста, заключения в каземат, взятия под следствие, завершившееся в августе 1862 года, и отдачи под суд Особого присутствия правительствующего Сената явилась статья-прокламация Дмитрия Писарева — единственное его бесцензурное сочинение. Написанная по частному поводу, против «глупой книжонки Шадо-Ферроти», нападавшей на Александра Герцена, она фактически оказалась переломной в творческой биографии одного из трёх самых известных и влиятельных отечественных литературных критиков. И не случайно, ибо сказанное молодым публицистом во многом актуально и поныне, в совсем других условиях, при ином строе, сохраняющем, однако, все болезни и врождённые пороки, присущие ещё сословной монархии Романовых. Вчитаемся в эти строки…

«Правительство сражается двумя оружиями: печатною пропагандою и грубым насилием, а у общества отнимается и то единственное оружие, которым оно могло и хотело бы воспользоваться… на что ни погляди, везде или грубое преступление, или жалкая трусость. Слабые люди, поставленные высоко, легко делаются злодеями… Посмотрите, русские люди, что делается вокруг нас, и подумайте, можем ли мы дольше терпеть насилие, прикрывающееся устарелою фирмою божественного права… правительство намерено действовать с нами как с непримиримыми врагами. Оно не ошибается. Примирения нет. На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит всё, что молодо и свежо, всё, что способно мыслить и действовать… Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть… То, что мёртво и гнило, должно само собою свалиться в могилу; нам остаётся только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы». За эти слова — пророческие, хоть и исполнившиеся через пятьдесят лет после трагической гибели Писарева — революционный демократ заплатил четырьмя годами четырьмя месяцами и восемнадцатью днями тюремного заключения.

Наследие Писарева велико и разнопланово: собственно литературная критика и статьи по философии и истории, о взаимоотношениях природы и общества, проблемах структуры и динамики общественного сознания, взаимодействия в истории материального и идеального. Тут и полемика с современными мыслителями противоположного лагеря, и рецензии, и анализ творчества близких ему по духу великих предшественников — французских просветителей XVIII века, которых Дмитрий Иванович упорно не желал называть философами. «…На самом деле они — нисколько не философы, а просто умные и талантливые литераторы, превосходно понявшие или угадавшие потребности своего времени. Какой же, например, философ сам Вольтер? В чём состоит его философская система? Если бы кто-нибудь задал ему этот вопрос, он, наверное, отделался бы от этого вопроса какой-нибудь шуткой и остался бы совершенно правым, потому что его задача состояла совсем не в том, чтобы сооружать системы, а в том, чтобы с утра до вечера, в течение пятидесяти лет, вести убийственную партизанскую войну против всех средневековых заблуждений и несправедливостей». Очевидно, что не отрицая философское знание как таковое, Писарев рассматривает как полностью исчерпавшую себя далекую от жизни созерцательную философию прошлого, метафизическую философию идеалистов, бесполезную как для научного поиска, так и для решительного преобразования общества. Тем самым русский революционер-демократ фактически смыкается с известным марксовым «тезисом о Фейербахе», по-новому трактующим задачи философии в новое (капиталистическое) время.

Публицист Писарев был в первую очередь революционером. Причём революционная его деятельность — и это во многом сближает его  с нами — пришлась на период реакции, когда надежды на скорую крестьянскую революцию, столь широко и не без оснований ожидаемую обществом в начале 60-х годов позапрошлого века, не сбылись. Общественный упадок вызвал к жизни новую форму революционной деятельности — революционное просветительство, и здесь Писареву в условиях тогдашней России не было равных. Герцен был в эмиграции, Чернышевский — в сибирской ссылке, и слово Дмитрия Писарева, ставшее его основным делом, значило в тот момент очень и очень много. Просвещение народных масс и, тем самым, их подготовка к грядущему — в чём непримиримый и принципиальный враг самодержавно-крепостнического режима и освящавшей все его действия церковно-охранительной идеологии ни на минуту не усомнился — революционному действию показали всю мощь набиравшего силы молодого таланта Дмитрия Писарева. До конца своих дней он сохранил твёрдую уверенность в том, что как в своё время упали рабовладельческий строй и феодальные порядки, так «упадёт когда-нибудь и тираническое господство капитала». Будучи социалистом, пусть и далёким от творческого применения положений метода, уже разработанного в интересах вышедшего на авансцену мировой истории пролетариата Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, Писарев не разделял народнических иллюзий, не верил, в отличие от Герцена, в спасительную роль крестьянской общины и якобы «исконную, врождённую социалистичность русского мужика». Резко выступал против присущих массам невежества и предрассудков, жёстко высмеивал воззрения современных ему «почвенников» и «славянофилов»: «Слышатся кое-где фразы о народности, о почве, эпитет русский ни к селу, ни к городу привязывается к словам: жизнь, мысль, ум, развитие; но те господа, которые сочиняют подобные фразы и употребляют всуе многознаменательный эпитет, сами как-то не верят тому, что говорят, и на самом деле придают своим словам очень мало значения. Фразы и вывески год от года теряют свою обаятельную прелесть…»

Выйдя в ноябре 1866 года из тюрьмы по амнистии, Писарев продолжал свою идейную  линию. А его работы, в свою очередь, третировала и изымала из печати царская цензура, инкриминируя его текстам пропаганду «крайних политических мыслей, враждебных не только существующей у нас форме правления, но и вообще спокойному и нормальному состоянию общества… издевается над патриотизмом и консервативными чувствами, восхваляет насмешку, презрение и желчь… Автор постоянно проводит ту мысль, что в основе всего человеческого общества, как древнего, так и нового, легло присвоение чужого труда, угнетение или эксплуатация слабых и бедных сильными и богатыми…» Как сказал о потугах  защитников монархии сам Дмитрий Писарев, «Цензурный комитет и прокурор увидели в моих статьях то, что я хотел в них выразить».

…В июле 1868 года Дмитрий Иванович Писарев утонул во время купания в Рижском заливе. На его рабочем столе лежала рукопись статьи «Дени Дидро и его время»…

…Уезжая почти через три десятилетия после гибели публициста в ссылку в далёкое Шушенское, присяжный поверенный Владимир Ильич Ульянов, согласно воспоминаниям соратников, задумался ненадолго о своём багаже. И затем решительно взял с собой портрет Дмитрия Писарева…

Первое, свободное от цензурных изъятий, максимально полное собрание сочинений Писарева увидело свет незадолго до 1917 года… Революция, столь чаемая Писаревым, уже стояла у порога…