Текст о том, как Париж пережил террористические акты, сегодня, наверное, кажется несколько устаревшим — вокруг нас всё очень стремительно меняется. Но я написал его по просьбе журнала «Город 812», выходящего один раз в неделю по понедельникам, и я бы нарушил правила профессиональной этики, если бы выложил этот текст до того, как его напечатали в журнале.
«Страх над городом» — есть такой французский детективный фильм, в котором комиссар полиции (в этой роли снялся великолепный Жан-Поль Бельмондо) преследует и в итоге обезвреживает маньяка. Действие разворачивается в Париже. Я оказался в столице Франции за день до исламистской террористической атаки, а уехал через неделю после. И всё это время я вспоминал этот фильм Анри Вернея, а точнее — его название.
Страх над городом… Что это такое? Получается, что страх, как туча, сгустился на небе, а люди этого и не замечают. Чтобы страх стал страхом, он должен вселиться в нас, в людей; мы сами должны его вырабатывать. Вселился ли страх в Париж утром 14 ноября? Тяжело ответить однозначно. Но жители Парижа после терактов вели себя не так, как я ожидал.
О терактах я узнал в разгар вечеринки местной радикальной молодёжи. Когда только появилась информация о трагедии, один из парней, балагур и затейник, вскочил на стул и крикнул: «У Лё Пен 40 процентов!». Это был вполне прозрачный намёк на то, что вылазки исламистов увеличивают электоральные шансы Национального фронта и его лидера.
Я сел за компьютер и начал читать сводки. Масштаб трагедии ужасал. Как и дерзость террористов. 11-й округ Парижа начинается от площади Бастилии и поднимается на север Парижа. Это далеко не самый фешенебельный район Парижа. Скорее это богемный квартал. Внутри него множество кафе и ресторанчиков. Узкие улочки переплетаются между собой так, что уйти оттуда после террористической вылазки нереально.
Мемориал по жертвам террористической атаки, сооружённый на площади Республики:
А вечеринка не прекращалась. Одни ребята приходили, другие уходили. От вина никто не отказывался. Все продолжали шутить, смеяться. «А чего горевать?! — заявил мне один радикал. — Может, такая встряска заставит наконец французов задуматься. А государство пожинает плоды своей собственной политики. Из Франции сделали проходной двор, а большинство делает вид, что всё хорошо — что так и нужно. Bienvenue, les réfugiés!». Это был правый радикал.
Днём 14 ноября из профессионального интереса я посетил конгресс европейских националистов, которые собрались в одном из пригородов Парижа, чтобы поведать о своём видении контуров будущего Старого континента. Приехали делегаты из Италии, Греции, Бельгии, Испании, Кипра, даже из России приехал один парень.
Я был уверен, что конгресс начнётся с обсуждения трагедии. Наши правые в такой ситуации только бы и делали, что кричали: «Мы предупреждали, а нас не слушали. И вот результат!». Но во Франции не так. Первым теракт упомянул делегат из Италии, Джанлука Ианноне — лидер движения CasaPound: он увидел в исламистской атаке — лишнее подтверждение того, что все мы живём в мрачный период Кали-Юги, когда людьми управляет ненависть, зависть, честолюбие, а их воля, ум, нравственность слабеют. Когда закончился конгресс, начался концерт, несмотря на то, что в стране был объявлен трёхдневный траур. В ходе концерта в зале дважды вспыхивали драки. Вот тебе и Кали-Юга.
Радикальные националисты во Франции находятся в загоне. Любое нарушение политической корректностти в этой стране достаточно жёстко наказывается. Так что их реакция на события — не более чем экзотика. Остальное французское общество откликнулось на террористические акты исламистов довольно своеобразной мобилизацией.
Мемориал по жертвам террористической атаки у японского бара Sushi Maki:
Во французском сегменте фейсбука сразу после терактов начали раздаваться призывы: «Давайте и дальше собираться на улицах, веселиться в кафе. Так мы покажем, что нас не запугать». И действительно в воскресенье 15 ноября Париж жил обычной жизнью. О режиме чрезвычайного положения напоминали лишь наряды полиции, десантников и иностранного легиона. Наряды эти, кстати говоря, улицы Парижа лишь украшают. Довольно часто звучали полицейские сирены. Полиция оцепляла то один участок, то другой, но довольно быстро снимала эти оцепления. Днём люди гуляли в центре, физкультурники, а их, как я понял, нынче в Париже немало, совершали пробежки вдоль Сены. Встречались и те, кто соорудил на скамейке импровизированный пикник.
Когда начало смеркаться, я и мои компаньоны решили прогуляться через через старинный еврейский квартал Маре, ещё во второй половине ХХ века облюбованный представителями секс-меньшинств, до площади Бастилии, а потом — к местам терактов. С западной стороны Маре окружают кафе и бары «только для мужчин». В тот вечер они не пустовали. Они были забиты до отказа! Видимо, геи откликнулись на призыв. Мы вошли в квартал. На улице Розье встали у кондитерской лавки и стали рассматривать её прилавок, на котором лежали изделия под вывеской с надписью «pirojki». Вдруг из-за поворота появилась бегущая и испуганно орущая толпа, в основном — молодёжная.
Я подумал, что исламисты расстреляли гей-бары, а теперь направляются в еврейский квартал, чтобы уж одной акцией поразить всех грешников сразу. Что делать в этой ситуации? Толпа бежала на нас. Наверное, надо было войти внутрь еврейской кондитерской лавки. Уверен, нас бы приютили на заднем дворе (французские власти обратились к консьержам и владельцам магазинов с просьбой укрывать людей в случае террористической угрозы). Но мы побежали. Стадный инстинкт? Может быть.
Передо мной упала молодая блондинка с ребёнком, её каблук застрял в щели — улица мощена булыжниками. Я подхватил её сына на руки, помог ей подняться и мы побежали, сильно отставая от авангарда панического движения. Ребёнок плакал и кричал «Мама!». На перекрёстке женщина крикнула: «А gauche!» (налево), а толпа повернула направо. Мы свернули налево. В метрах пятидесяти от перекрёстка стоял испуганный молодой мужчина с коляской, в котором сидел ещё один ребёнок. Я спросил его, уже не думая о правильности построения фразы и ударения: «Папа?» «Oui!» — закивал головой он. «Припустил ты знатно!» — подумал я. Он даже не пытался забрать у меня с рук своего ребёнка. Но я вручил мужчине его второго сына (видимо, старшего) и побежал обратно — искать товарищей. Люди прятались по подворотням. В одной из них на корточках сидел седой длинноволосый мужчина, истерично рыдая.
Со своими приятелями я встретился на улице Фран-Буржуа — у Исторической библиотеки. Консьерж одного из подъездов нас и ещё несколько человек запустил внутрь богатого дома. Мы вышли во внутренний двор и стали прислушиваться к звукам с улицы. Автоматных очередей мы так и не услышали. Зато раздался звук барражирующих вертолётов и вой полицейских сирен. Пожилая мулатка молились, перебирая чётки. Слухи множились один за другим. Люди уткнулись в свои смартфоны, чтобы время от времени выдавать: «Взрыв у центра Помпиду!», «Перестрелка у Лувра», «В Маре взяли в заложники посетителей бара!», «Пять человек убили у Шатле!». Это напоминало сухой отчёт о каком-то спортивном матче. Девушки поинтересовались, откуда мы с товарищем. «Из Сербии?» «Из России». Девушки улыбнулись и приветливо покачали головами.
Тем временем наша спутница, француженка белорусского происхождения, в своём смартфоне прочла, что паника стала результатом чьей-то шутки на площади Республики: шутники взорвали петарды у импровизированного мемориала по жертвам теракта и толпа ринулась восвояси. Мы решили, что сидеть в парадной больше смысла нет. Мы вышли на Фран-Буржуа. Улица уже жила обычной жизнью. Информация нашей спутницы подтвердилась: мы стали жертвами чьей-то шутки. Главное, чтобы тот мальчик, которого я подхватил, пережил стресс без последствий.
Однако эта «французская пробежка» показала, что теракты поселили в парижанах страх. Я впервые оказался в эпицентре паники. И должен сказать — это неприятно. Неприятно видеть, как люди превращаются в испуганное стадо.
Но уже на следующий день Париж продолжил доказывать, что его не запугать, а главное — не заставить ненавидеть. На площади Республики стоял парень держал плакат с надписью: «Давайте обниматься!». И к нему действительно постоянно подходили люди, чтобы его обнять. Таким образом парень пытался показать, что террористы не заставят французов отказаться от одного из принципов современной Франции — братства (fraternite). В целом реакция на взрывы сугубо пацифистская. Даже символом скорби стал переработанный значок «пацифик» — с угольно-чёрной Эйфелевой башней в центре.
В местах, где собираются для поминовения жертв теракта, особенно на площади Республики, часто слышатся антивоенные заявления. Ситуацией пытаются воспользоваться крайне левые, призывая выйти на манифестации под лозунгом: «Их войны — наши смерти!». Но как в таком случае побороть «Исламское государство»? Левые и пацифисты на этот вопрос толком не отвечают, предпочитая разглагольствовать об ответственности западных держав за дестабилизацию на Ближнем Востоке.
Есть ещё одна больная тема. Французское общество, во всяком случае — лево-либеральная его часть, очень боится того, что теракты приведут к отторжению иммигрантов и беженцев белыми французами. Сами приезжие порой устраивают у импровизированных мемориалов довольно оригинальные церемонии. Я видел, как на площади Республики темнокожие парни в больших беретах танцевали и пели в растаманской манере. Их очень быстро поддержали белые парни и девушки. Рядом корреспондент одного из телеканалов вещал в эфир: «Молодые люди таким образом хотят показать, что французское общество не запугать, что оно не отступится от своих принципов — от свободы, равенства, братства».
Вообще принципы Французской революции в эти дни обыгрывались и так и эдак. Это было так назойливо, что один мой знакомый сказал мне, наверное, исходя из чувства нонконформистского эпатажа, что в противовес хочет выставить на своей странице в фейсбуке другой французский набор лозунгов: «Родина. Семья. Труд». А другой знакомый француз с правым мировоззрением заявил мне в частной беседе: «Неужели они не понимают, что произошедшее — следствие реализации этим обществом принципов свободы, равенства, братства?»
То, что в ночь на 14 ноября смерть уравняла белых и чёрных, французов и арабов, понятно по тому, кто погиб от рук террористов. Исламисты стреляли во всех, не разбирая национальности и вероисповедание жертв.
Читайте также:
