Теория фашистского государства и нации, теория нацизма неуловимы, поскольку с ней соотносят лишь крайне незначительную философскую литературу, предпочитая видеть фашизм как разрыв исторической ткани, как аномалию европейской истории.
Между тем, фашизм в своих основных постулатах никак не был разрывом европейской традиции, напротив, продолжая её и вполне органично отвечая на вызовы времени реализацией консервативной парадигмы государственности.
Иное дело нацизм. Это явление соединяет две ветви европейской истории — философско-мистическую, попавшую в руки дилетантам, и авторитарно-государственную, доставшуюся в руки плебсу, подавившему аристократию. Нацизм, действительно, стал для Европы новым явлением — порогом к новой исторической действительности, куда намеревались войти не только немцы, но и многие другие нации.
Теория фашистского государства ясна и понятна, будучи выраженной как в «Фашистской доктрине» Муссолини, и отчасти в гитлеровской исповеди «Майн Кампф». Но неясны и непонятны нити, связывающие реальное нацистское государство с этими догматическими сочинениями.
Как и в СССР марксистское государство не состоялось, так и в Германии гитлеризм никак не мог совпасть с европейской философской традицией, идеями «консервативной революции» и самой фашистской доктриной. Нигде и никто не предполагал газовых камер и зондеркоманд, никто не толкал к фантастическим военным авантюрам, нацеленным на недостижимое мировое господство.
Нам остаётся считать фашистской идеей государства лишь то, что не совпадает с претензиями, которые предъявлены гитлеризму человечеством, и которые в той же мере предъявляются другим живодёрским режимам в Латинской Америке, Африке, юго-восточной Азии. Эти зверства никакими теориями не оправдываются и ни из каких теорий не выводятся.
[pullquote]Фашизм современен своим государствостроительным пафосом и той самой технологией социального процесса, которой не знает марксизм. Ветхость же фашизма — в той практике, к которой он подвиг политические элиты и народы. И те, и другие, как будто не поняли, что сами выговаривали и к чему призывали.[/pullquote]
Нас же интересует именно теоретическое наследие — своеобразная государственная утопия, которая лишь в некоторых элементах была реализована. Причём не только Гитлером и Муссолини. В равной мере об элементах этой теории в государственном строительстве можно говорить и по отношению к рузвельтовским США, сталинскому СССР, деголевской Франции и т.д.
Мы должны провести жёсткую разделительную черту между теоретической доктриной фашизма (прорисованной скорее пропагандой, чем наукой) и практикой нацизма. И сказать, что фашизм не состоялся точно так же, как и марксизм. Но воздействовал на историю государств, очарованных соответствующими доктринами.
Существенно, правда, одно отличие: в фашизме проступили некоторые черты общих устремлений нации и национального духа, которые невозможно искоренить. В марксизме ничего подобного не было. Марксизм актуален в основном своим нигилизмом по отношению к государству, но архаичен по силам, которые предполагает втянуть в исторический процесс — этим силам противостоят куда более мощные и куда более оснащённые современными социальными технологиями.
Фашизм, наоборот, современен своим государствостроительным пафосом и той самой технологией социального процесса, которой не знает марксизм. Ветхость же фашизма — в той практике, к которой он подвиг политические элиты и народы. И те, и другие, как будто не поняли, что сами выговаривали и к чему призывали.
В марксизме мы видим неадекватный миф, породивший вполне жизнеспособную социальную практику, а в фашизме — впечатляющий политический миф, которому досталось прозябать среди авантюристов и невеж.
Мы можем коснуться лишь заключительного этапа национально-государственной концепции фашизма, не прибегая к анализу его генезиса. В противном случае нам пришлось бы раскапывать горы литературы, которую никто не отважится отнести к «фашистской». Поэтому остановимся на национально-государственных идеях некоторых наиболее известных фашистских произведений.
Поставив эту задачу, сталкиваешься с тем, что крайне затруднительно оспорить некоторые позиции. Например, что человек — «это индивид, единый с нацией, Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связующему индивидов через традицию, историческую миссию и парализующему жизненный инстинкт, ограниченный кругом мимолетного наслаждения, чтобы в сознании долга создать высшую жизнь, свободную от границ времени и пространства. В этой жизни индивид путём самоотрицания, жертвы частными интересами, даже подвигом смерти осуществляет чисто духовное бытие, в чём и заключается его человеческая ценность».
Между тем, это доктрина фашизма по Муссолини . Как и классический консерватизм, она отрицает индивидуализм и космополитизм. Критика этой позиции потребовала бы тягаться с огромной интеллектуальной традицией.
[pullquote]Муссолини декларирует такое понимание жизни, в котором неизбежна «высокая оценка культуры во всех её формах (искусство, религия, наука) и величайшее значение воспитания» и «ценность труда, которым человек побеждает природу и создаёт собственный мир (экономический, политический, моральный, интеллектуальный)».[/pullquote]
Муссолини декларирует такое понимание жизни, в котором неизбежна «высокая оценка культуры во всех её формах (искусство, религия, наука) и величайшее значение воспитания» и «ценность труда, которым человек побеждает природу и создаёт собственный мир (экономический, политический, моральный, интеллектуальный)».
В противовес либерализму фашистская доктрина утверждает ценность государства и понимает свободу только как свободу индивида в государстве и свободу самого государства. В противовес социализму фашизм не признаёт верховенства классового единства над государственным, национальным: «Государство является гарантией внешней и внутренней безопасности, но оно также есть хранитель и блюститель народного духа, веками выработанного в языке, обычаях, вере»; «…государство воспитывает граждан в гражданских добродетелях, оно даёт им сознание своей миссии и побуждает их к единению, гармонизирует интересы по принципу справедливости; обеспечивает преемственность завоеваний мысли в области знания, искусства, права, солидарности; возносит людей от элементарной, примитивной жизни к высотам человеческой мощи, то есть к империи; хранит для будущих веков имена погибших за его неприкосновенность и во имя повиновения его законам; ставит примером и возвеличивает для будущих поколений вождей, увеличивших его территорию; гениев, его прославивших».
В фашистском понимании нации нет внешней агрессии, но есть требовательность к себе, требовательность долга: «Нация не есть раса или определённая географическая местность, но длящаяся в истории группа, то есть множество, объединённое одной идеей, каковая есть воля к существованию и господству, то есть самосознание, следовательно, и личность».
Нация воплощена в личности, личность не растворяется в нации, а существует в ней как выразитель национальной идеи. Сама нация является личностью, поскольку воплощена в государстве. Государство же создаёт нацию, дав народу моральное единство. Нация в форме государства есть этическая реальность (вполне по Гегелю).
Фашизм стоит на естественной позиции по ношению к проблеме иерархии. Неравенство естественно, говорит он вслед за тысячами европейских философов. Как и консервативные идеологи, Муссолини отрицает управление государством с помощью числа — постоянными голосованиями, уравнивающими всех и вся. «Фашизм отвергает в демократии абсурдную ложь политического равенства, привычку коллективной безответственности и миф счастья и неограниченного прогресса». Национальная демократия иное — она организованна, централизованна и авторитарна.
Муссолини в своей доктрине демонстрирует прохождение по той же цепочке рассуждений, которая вела Бердяева, писавшего «Новое Средневековье». В частности, Муссолини пишет, что «только война напрягает до высшей степени все человеческие силы и налагает печать благородства на народы, имеющие смелость предпринять таковую».
Начало ХХ века обязывало готовиться к войне, чтобы выжить. Поэтому фашистская доктрина, как и реальная государственная практика большинства государств во все времена, отвергала пацифизм за его неготовность к жертве и готовила нацию к победе.
[pullquote]Национализм Мёллера консервативен, поскольку стремится сберечь традиционные ценности, но одновременно революционен, поскольку привлекает новые ценности ради приумножения сил нации.[/pullquote]
В духе упреждающего реформирования социальных отношений, фашистское государство Муссолини является не реакционным, а революционным, в чем выражается его лидерская функция в сравнении с охранительным характером общества. Но эта революционность особого типа — исходящая из необходимости «порядка, дисциплины, повиновения моральным заповедям Отечества».
Государство создаёт нацию, но не должно попирать её. Фашизм отвергает как полицейское государство, так и возврат к абсолютизму. Взамен он выбирает авторитет партии, которая управляет нацией. И это, пожалуй, единственная новация, которую можно приписать фашистской доктрине. Она выражает не более, чем требование авторитарного, мобилизационного характера государства в преддверии мировых потрясений.
Ничего, что бы оказывалось вне европейской интеллектуальной традиции в доктрине фашизма обнаружить не удаётся. Что же касается политической практики фашизма, то она также мало чем отличается от практики иных государств, называвших себя в те времена демократическими — те же внутренние репрессии к инакомыслию, тот же произвол правящей верхушки, те же военные приготовления.
Германский национализм преднацистского толка выражен в популярнейшем в те времена произведении Мёллера ван ден Брука «Третий Рейх» . И здесь уже можно различить некоторые авантюрно-агрессивные нотки, претензии на мировую миссию, для которой «Запад надо оставить как прочный тыл» и повернуться на Восток. Героическое видение истории заставляет Мёллера писать о том, что для великого народа нет более великолепного конца, нежели гибель в мировой войне. Но это лишь нотки. Главная мысль пропагандистского труда Мёллера — формулирование отличия национализма от патриотизма, обоснование верховенства нации над государством.
Патриотизм привержен всему немецкому, какого бы достоинства оно не было. Национализм устремлён в будущее и прагматичен, прочно укореняясь в настоящем, он рассматривает национальное как становящееся. История для национализма не завершена. Патриотизм замкнут на собственном государстве. Национализм является обратной стороной универсализма, который предусматривает утверждение особости нации.
Национализм Мёллера консервативен, поскольку стремится сберечь традиционные ценности, но одновременно революционен, поскольку привлекает новые ценности ради приумножения сил нации.
Прежнее европейское государство опиралось на трон и алтарь, дополняя земное отечество небесным. Но это государство рухнуло, пытаясь делать за нацию то, что нация хотела делать сама — определять своё предназначение. И теперь только от нации исходит таинство любви к Отечеству. Реализуется оно через национальную демократию государственного народа, принимающего деятельное, энергичное, ответственное политическое участие в собственной судьбе.
[pullquote]Государство создаёт нацию, но не должно попирать её. Фашизм отвергает как полицейское государство, так и возврат к абсолютизму. Взамен он выбирает авторитет партии, которая управляет нацией.[/pullquote]
Актуальное состояние, когда прежняя форма государства не удерживает его от распада, когда религия перестала быть опорой государственности, требует новой утопии, которой и становится политический миф национализма. В нём предлагается новый пафос государственного строительства, продолжающий романтические, консервативные, консервативно-революционные тенденции. Что же до милитаристских отзвуков, то странно было не услышать их от мыслителей, живущих в кратком затишье между двумя мировыми войнами.
Как мы видим, фашизм эмоционален, но не иррационален, утопичен, но не абсурден.
Его доктрина находится в рамках традиции европейской мысли и адекватна условиям начала ХХ века. Более того, есть веские основания считать, что фашизм зачерпывает интеллектуальную и культурную традицию ещё глубже, стремясь подражать Древней Греции.
Но одновременно здесь лежит и причина несостоятельности фашистской доктрины для нацистского государства, которое не стало по-настоящему фашистским — консервативно-революционным, глубоко национальным.
Холодная фигурность, телесность греческой культуры могла быть средством возбуждения эстетического чувства при угасающей религиозности, средством возвращения к религиозности через реанимацию духа нации в древних образах. Но эти образы не создавали пафоса экспансии и партийной тирании, которые сами собой вошли в политическую практику европейских государств, собирающихся войной решить проблемы, оставленные после прежней войны.
Военные авантюры и масштабный террор никак не были связаны с культурно-государственной парадигмой фашизма.
Нацизм стал извращением консервативной доктрины, выпестованной Европой, болезненным ответом на чумную заразу либерализма и марксизма, авантюрной реакцией на чужие авантюры, террористическим методом в ответ на внешний террор.
Нацизм вышел за пределы фашизма, чтобы погибнуть и погубить вместе с собой перспективу развития Европы по пути уважения собственных культурных традиций и сбережения собственных наций.
Для нацистского государства важна была не доктрина, а пробуждение архетипов нации. Только такую, грезящую образами древних богов и героев нацию, можно было двинуть к решению масштабных проблем — от преодоления безработицы и подавления коммунистического движения внутри страны до завоевания Европы.
Не важен смысл национального мифа, важно состояние возбуждения, которое он принёс. Содержание мифа, содержание доктрины забывается как только градус возбуждения пройден, национальный дух поднят мифом и живёт самостоятельной жизнью, экзальтированная национальная идентичность стала самостоятельной реальностью. Дальше в ход идут символические инструменты, освещающие героическим пафосом самые прозаические движения государства.
[pullquote]Как мы видим, фашизм эмоционален, но не иррационален, утопичен, но не абсурден.[/pullquote]
Вряд ли за это можно предъявить претензию Альфреду Розенбергу и его труду «Миф ХХ века». То, что кажется дьявольским заговором, смутившим немцев, в действительности — лишь преддверие мира государств, держащихся исключительно пропагандой. Розенберг оставил выдающийся документ, где этот механизм о самоубийственной грезе нации вскрыт и описан.
Именно проект грезы, а не фашистская доктрина, оказался решающим политическим фактором, предопределившим судьбу европейских государств и, прежде всего, Германии. Достаточно было на грезящую нацию наложить истерический авантюризм Гитлера, чтобы мощь национального духа была израсходована в самом примитивном и безысходном сценарии — в мировой войне.
Нацистская пропаганда взяла в качестве главных символов «своего» и «чужого» крайне смутно прописанную идею расы, необоснованную научно идею арийской расы и умозрительно сфабрикованную идею противостоящей ей еврейской «антирасы». Ничего подобного в фашистской доктрине не наблюдалось.
Идея расы нацистскими пропагандистами интерпретировалась как воплощение души, форма и фигура души. Отсутствие расовой определённости означает незаконнорожденность, антитипичный не-тип по отношению ко всем расовым типам вообще. Соответственно, такой не-тип противостоит высшему, культуротворящему расовому типу. Не-тип угрожает идентичности народа, который определяется уже не как нация — нация несёт в каждом своём представителе лишь некоторую долю расы — а как воплощение некоего «мистического синтеза», мифа.
Нацистская пропаганда создавала «проживание мифа» нацией, и оттого миф становился для неё истинным, нация отождествлялась с ложным мифом противостояния с еврейством и низшими расами. Жизнь в противоречиях, о которой писал Мёллер, перетекала в жизнь в противоречивых догмах. Миф нации вытеснялся мифом крови (в котором биологическое признавалось лишь на словах), язык перестаёт расцениваться как средство идентичности.
Арийский миф говорил о немцах, как о наследниках великого племени, создававшего древние цивилизации. От них немцы, по мысли Гитлера, получали право на «коллективный и священный эгоизм нации», переданное посредством крови. И теперь миссией немцев становится не немецкая культура, традиция, язык и т.д., не национальная идея, а охранение крови (а в действительности — только мифа крови) как собственной чести. Причём, принимая образ варвара, немец должен был отказаться от милосердия, поскольку, как говорит Розенберг, ему приходится делать выбор между любовью и честью. Фашизм такого выбора не предлагал.
Volk, укоренённый в почве и соединённый узами одной крови — это идеал, высказанный Гитлером. Но задачи пропаганды поставили иные цели. Целью был гипноз нации, которая направлялась не охранять свою кровь, а проливать её и смешивать с кровью своих истинных и мнимых врагов на полях сражений.
[pullquote]Нацистская пропаганда взяла в качестве главных символов «своего» и «чужого» крайне смутно прописанную идею расы, необоснованную научно идею арийской расы и умозрительно сфабрикованную идею противостоящей ей еврейской «антирасы».[/pullquote]
«Мировоззренческая схватка» оказалась схваткой не за немецкую идею, а за идею вымышленной расы, война оказалась сражением не за национальную независимость, а против вымышленного не-типа. Причём абсолютность соответствующего пропагандистского мифа требовала абсолютизации схватки — всеобъемлющего потрясения общественной жизни вплоть до некоего «прозрения», которое предвещало скорее агонию, чем жизнеутверждение. Все теоретические идеи должны были быть отброшены, если фюрер не благословлял ими массы. А благословлял он на смерть.
Закончилась история нацистского мифа крайне трагично. Немцы, не имевшие собственной литературы в середине XVIII века, погибли как нация к середине ХХ века. Фашистская доктрина оказалась опороченной вместе с нацистской практикой, не имея к ней ровным счетом никакого отношения.
Точно угадывая главный порок нацизма, Иван Александрович Ильин видел его в «цезаризме», противостоящем принципам монархии, то есть государственной традиции. В гитлеровском цезаризме воплотилось безбожие, деспотизм, презрение к личности, террор, заносчивость и зависимость от психических уродств черни. Нацизм скомпрометировал не только консерватизм и начала единовластия, он скомпрометировал те идеи государственного строительства, которые были традиционны для Европы и в фашизме нашли лишь краткое изложение.
Не стоит забывать, что накануне Второй мировой войны практически вся Европа была под властью режимов, которые были аналогичны итальянскому фашизму, а там, где сохранялась власть либеральных партий, их противники были как никогда сильны. Это произошло сообразно обстоятельствам, ведущим к большой войне и внутренним конфликтам, и общим тенденциям развития государственности. Фашизм был лишь одной из форм реализации консервативных теорий государства и нации — достаточно жёсткой, но не выбивающейся из общеевропейской истории.
В противовес этой тенденции в Германии, имевшей крайне скудные традиции государственности, развернулся совершенно иной сценарий — попытка создания новой Античности, которая могла состояться только в условиях самогипноза и идентификации нации (вовсе не расы!) по этому самогипнозу.
Итогом военного поражения Германии и её сателлитов и союзников стала ликвидация фашистских доктрин по всей Европе вместе с их носителями. Что же касается нацизма, то им заразились победители, вступившие в эпоху тотальной обработки сознания своих граждан и тотального же преследования инакомыслия.
Не-тип переселился в коммунизм и «империю зла». Эта псевдоморфоза нацизма коснулась наиболее развитых стран, которые в процессе борьбы военных блоков и политических систем на мировой арене получали в слаборазвитых странах собственные карикатурные автопортреты. И там, казалось бы отошедшие в прошлое черты нацизма — машина уничтожения людей и эскадроны смерти, проступали вновь.
[pullquote]Не важен смысл национального мифа, важно состояние возбуждения, которое он принёс. Содержание мифа, содержание доктрины забывается как только градус возбуждения пройден, национальный дух поднят мифом и живёт самостоятельной жизнью, экзальтированная национальная идентичность стала самостоятельной реальностью.[/pullquote]
Либеральный миф, гипнотизирующий Запад, оказывается ничуть не менее амбициозным, чем нацистский миф. Во множестве деталей и последствий для национального духа эти мифы совпадают.
Фашистская доктрина в своё время привлекла немало русских эмигрантов, пытавшихся за пределами России организовать партии фашистского типа. История этих жалких партий не стоит внимания. Важнее отменить, что современная Россия всё больше вводит в оборот обсуждение тех тем, которые в фашистской доктрине были доведены до политического лозунга. Аналогичные лозунги идут в ход и понуждают испуганных либералов говорить о «русском фашизме».
Правда, при этом обличающий перст направляется в сторону таких же жалких партий «русских фашистов», что и канувшие в Лету эмигрантские группки. Русскому консерватизму нечего опасаться этого указующего перста, поскольку его идеи уже угнездились в головах государственных мужей, а их аналогию с нацизмом найти, а тем более доказать, не возникает ни малейшей возможности.
Для русского консерватизма взгляды, гулявшие по официальным изданиям нацистов, оказываются возможностью прояснить различие с фашизмом, но в то же время взять у него некоторые ясные формулировки, которые без нашего национального смыслообразующего элемента, оказываются в России ничтожными, а с ним — весьма влиятельными и перспективными для целей государственного и национального строительства.
Читайте также:
Армин МЁЛЕР. Фашистский стиль. Часть 1.
Армин МЁЛЕР. Фашистский стиль. Часть 2.
Армин МЁЛЕР. Фашистский стиль. Часть 3.
Наталья МЕЛЕНТЬЕВА. Фашистский стиль
Дмитрий ЖВАНИЯ. Молодая гвардия Маринетти
Дмитрий ЖВАНИЯ. Индустрия футуризма
Дмитрий ЖВАНИЯ. Футуризм: война как стиль
Дмитрий ЖВАНИЯ. Футуризм как матрица фашизма
Дмитрий ЖВАНИЯ. Огнедышащий футуризм
Дмитрий ЖВАНИЯ. Эвита: белокурая мадонна справедливости
Дмитрий ЖВАНИЯ. Муссолини мог стать могильщиком Гитлера
Дмитрий ЖВАНИЯ. Итальянский фашизм – креативная версия «третьего пути»
Дмитрий ЖВАНИЯ. Красно-коричневая Франция
Но фашизм, как и большевизм, похоже, имеет некий внутренний надлом, который делает его практику нежизнеспособной.
Практика большевизма способна лишь максимально сконцентрировать усилия на использовании имеющихся ресурсов, но принципиально не способна эти ресурсы воспроизводить, что очень скоро приводит коммунистическую систему к краху и гибели. Отсюда факт: СССР просуществовал лишь историческое мгновение, меньше одной человеческой жизни; мгновенный взлет — и потом столь же быстрое разложение, ураганное одряхление и безславный конец.
Практический фашизм как будто тоже страдает каким-то внутренним пороком, «гнилой сердцевиной». Кто-то сказал, что «фашизм не разрешает противоречия, а загоняет их внутрь». Фашистское итальянское государство первые примерно 10 лет стремительно развивалось, а потом что-то будто сломалось, и Муссолини понадобилась агрессивная внешняя политика «возрождения Римской империи», захватов, чтобы как-то удержать свою лодку на плаву… Известно фашистское государство, просуществовавшее более 40 лет — салазаровская Португалия. И страна отнюдь не расцвела при классической фашистской доктрине, а превратилась в жалкий задний двор Европы, и все закончилось восстанием «красных капитанов».
Что ж — читать, взвешивать, анализировать, синтезировать…
Интересна ваша мысль насчёт внутреннего надлома. Смею предложить книгу Артемия Череп-Спиридовича «Скрытая рука. Крик души царского генерала»
http://www.e-reading.club/book.php?book=103554
Мне кажется, по прочтении вам станет понятно, кто ломает режимы и готовит их надломы.
Буду рад услышать ваши впечатления и выводы — в двух (!) словах.
Спасибо. Книга представляется интересной. Постараюсь прочесть.
Ещё бы, одно оглавление чего стоит.
Автор — Пророк. Какие гиганты были!
Кто хочет, да услышит.