Посвящается героям Первой мировой войны
Татьяна ТАЙМАНОВА, доктор филологических наук
Статья «Шарль ПЕГИ». Часть 5.
16 января 1910 года вышла в свет «Тетрадь» зелёного цвета, состоящая из 252 страниц и носящая загадочный заголовок «Мистерия о милосердии Жанны д’Арк». Обращение к образу национальной французской героини не было ни первым, ни случайным. В 1897 году юный социалист и, подчеркнём, атеист Шарль Пеги, как уже отмечалось, пишет драму «Жанна д’Арк».
Пеги начал работу над «Жанной д’Арк» в 1894 году, предварительно изучив такие труды, как «Жанна д’Арк» Анри Александра Валлона, «Очерки» Жюль Этьен Жозеф Кишра, пятитомный «Процесс», опубликованный Кишра, «Золотая книга Жанны д’Арк» Ланери д’Арк. С большим вниманием Пеги изучал «Жанну д’Арк» Жюль Мишле, которую он впервые прочёл в школе и которая оказалась созвучной его историческому видению и наложила отпечаток на его собственную интерпретацию образа Жанны.
Можно сказать, что, проникая душой в историю и сопереживая своей героине, он следовал принципам романтической историографии, одним из создателей которой был Жюль Мишле. Что привлекало яростного антиклерикала в образе и судьбе глубоко религиозной девушки?
Он пишет о Жанне с глубоким пониманием, даже с нежностью. В его драме нет ни сарказма, ни иронии, как, например, у Вольтера. Несомненно, большую роль здесь сыграли патриотические чувства и не только патриота-француза, но и уроженца Орлеана, где особо чтили свою освободительницу. Однако только этим объяснить интерес Пеги к Жанне нельзя. Пожалуй, с самого начала в сознании Пеги сосуществовали антиклерикализм и христианство.
Может быть, именно в образе Жанны д’Арк у Пеги произошло своеобразное слияние христианства с таким социализмом, каким он его понимал, стремящимся к нравственному совершенствованию человека и человечества, и возник некий христианский социализм, к которому он всегда внутренне стремился.
Безусловно, в «первой» Жанне Пеги ещё мало «святости». Она, действительно, скорее «социалистка», чем святая. Однако уже тогда Пеги двигали отчасти религиозные мотивы. Об этом свидетельствует хотя бы письмо, написанное им своему другу Камилю Бидо 10 октября 1895 года. В этом письме Пеги сообщает о своём путешествии в Домреми на праздник Всех Святых и признаётся, что путешествие это затеяно им не только как экскурсия в край, где прошло детство Жанны д’Арк, но скорее как паломничество на родину святой. И на первых же страницах драмы Жанна общается с Богом. Страстно верующая католичка, она обращает к нему свои помыслы. Но отчего мы слышим не молитву, а вопрос и даже вызов?
«Почему
Господь наш
Не внемлет молитвам
нашим…» [80]
Жанна испытывает нечеловеческое страдание: боль не за себя и своих близких, а за всех людей, за всех христиан на земле. И это даёт ей право просить отчёта у Бога. Её подружке Овьетте и тем более монахине госпоже Жервезе речи Жанны кажутся богохульными. Они обвиняют её в ереси. Пеги, всю жизнь отвергавший Церковь, не может сделать Жанну доброй католичкой. Но она верует не менее глубоко, чем госпожа Жервеза.
Христианское мировоззрение и ересь у Пеги не противоречат друг другу, а вот христианство и церковь оказываются непримиримы:
«Жанна. Так значит Церковь, как вы говорите, — это христианство?
Мэтр Тома де Курсель. Нет, Жанна: у этих двух слов не совсем одинаковый смысл.
Жанна. Тогда не понимаю». [81]
Жанна становится лирической героиней Пеги. Устами Жанны в её монологах, молитвах, спорах с другими персонажами автор раскрывал собственные мысли о мире и войне, о людях и Боге, о религии и вере. Перефразируя Гюстава Флобера, он мог бы сказать «Жанна д’Арк — это я». Поэтому Жанна д’Арк 1897 года, как и Пеги, — социалистка.
Известный французский исследователь Жан Онимюс пишет: Жанна — «социалистка, поскольку она ранена сознанием вселенского зла; социалистка — потому что чувствует себя ответственной за страдания, за ложь тех, кто смирился, она — социалистка своим бунтом и своей волей, своей отчаянной потребностью спасать». [82]
Жанна не будет, подобно Овьетте, мирно делать своё дело (прясть и пасти овец) и ждать, пока солдаты освободят Францию. Она не будет, подобно госпоже Жервезе, молиться и ждать, пока Бог спасёт Францию. Быть в стороне — для Жанны значит быть соучастницей преступления. Этой постоянной болью за всех, неумением быть равнодушной Жанна особенно близка Пеги.
Драма 1897 года основана, как мы отмечали, на исторических документах, и её действие развивается в хронологическом порядке. Это — трилогия, состоящая из трёх пьес: первая пьеса в трёх частях «В Домреми», вторая пьеса в трёх частях «Битвы», третья пьеса в двух частях «Руан». По структуре этой драмы можно предположить, что в намерение автора входило создать историческое произведение.
Действительно, его канва — исторически достоверные вехи жизненного пути Жанны д’Арк, и нужно отметить, что там, где речь идёт об исторических фактах, Пеги нигде не грешит против истины. Однако с первых же слов ясно, что главное в этом произведении не события 100-летней войны. Больше всего в то время молодого Пеги волновали идеи всеобщего равенства, всеобщего спасения. Вспомним его утопический «Град гармонии»:
«Пусть со всеми французами в святой поход выступят все христиане», — говорит Жанна. [83]
Пеги ещё только начинал свою общественную деятельность. Он и его друзья по социалистическому кружку надеялись преобразовать мир. Посвящение к драме звучит как обращение к потомкам, завещание им продолжить дело Жанны д’Арк и Пеги:
«Всем женщинам и всем мужчинам, которые будут жить, Всем женщинам и всем мужчинам, которые пойдут на смерть.
Ради того, чтобы попытаться принести исцеление от царящего в мире зла;
В особенности,
Всем женщинам и всем мужчинам, которые проживут свою жизнь, как все смертные,
Всем женщинам и всем мужчинам, которые умрут, как все смертные,
Ради того, чтобы попытаться принести исцеление от царящего в мире зла;
И среди них —
Всем женщинам и всем мужчинам, которые познают путь к исцелению,
Иначе говоря,
Всем женщинам и всем мужчинам, которые проживут свою жизнь, как все смертные,
Всем женщинам и всем мужчинам, которые умрут, как все смертные,
Ради утверждения
Всемирной Социалистической Республики, Посвящена эта поэма.
А теперь пусть каждый, кто хочет, примет моё посвящение.
Марсель и Пьер Бодуэн». [84]
«Мистерию о милосердии Жанны д’Арк» отделяют от драмы 13 лет. Судя по сохранившемуся экземпляру рукописи «Мистерии», в первоначальное намерение автора входила переработка, а именно, расширение и развитие драмы. Но «Мистерия» охватывает лишь события первой части первой пьесы драмы, её действие не выходит за рамки Домреми. По форме и структуре она резко отличается от драмы. Это — поэма, написанная белым стихом и не делящаяся ни на действия, ни на акты (такая нечленимая структура характерна, кстати, для жанра мистерии, которая обычно шла без перерыва и растягивалась на несколько дней). В «Мистерии» нет ни сюжета, ни действия.
Если для Жанны 1897 года главным было бороться, действовать, то Жанна 1910 года погружена исключительно в сферу теологических рассуждений. В драме, где подробно описаны все деяния Жанны, были только намечены этапы духовной борьбы героини Пеги. Эта борьба со всей силой и глубиной показана в «Мистерии» и для зрелого Пеги значила гораздо больше, чем подвиги на поле брани. Сам он писал: «Вы хотите сравнить мою Жанну д’Арк с “Мистерией”. Судите сами: первая “Жанна д’Арк” — это как дерево без листвы, без цветов, голое, ободранное дерево. “Мистерия” — это дерево со всеми листьями и цветами». [85]
Ромен Роллан в книге «Пеги» пишет: «Мне кажется, что госпожа Жервеза для Пеги представляет символический образ церкви — церкви с её ошибками, её эгоизмом и её гордыней». [86] Таким образом, долгий спор Жанны с госпожой Жервезой есть не что иное, как спор самого Пеги с католической церковью.
Новообращённый Пеги не нашёл душевного покоя. Его мятежный дух искал ответы на вопросы, мучившие его всю жизнь. Глубокая вера утешала его, но церковь не давала ответа. Итак, сюжетообразующий фактор произведения — спор о Вере. Пеги не боится дать этот спор в чистом виде, он беспощадно выбрасывает все реалии, которые были в драме. Несмотря на название, многих черт средневековой мистерии у Пеги нет: нет зрелищности, карнавализации, нет такого традиционного мотива, как спор Бога и дьявола. В XX веке это, по-видимому, было не нужно. Сверхличный спор добра и зла был перенесен во внутренний мир человека.
Ещё Фёдор Достоевский написал свои знаменитые слова о том, что борются Бог и дьявол, а поле сражения сердце человеческое. В «Мистерии» происходит спор человека с человеком, человека, глубоко и искренне верующего, с человеком, покорно подчиняющимся догмам церкви. Этот спор имел для Пеги глубоко личное значение, именно поэтому, несмотря на отсутствие внешнего действия, его «Мистерия» так динамична и так наэлектризована. В этом произведении ещё яснее ощущается, как устами Жанны говорит сам Пеги. Всё, что возмущает Пеги в институте Церкви, возмущает и Жанну в речах госпожи Жервезы. Как добрая христианка она старается смириться, но её милосердие отлично от равнодушного, ледяного милосердия церкви. Оно горячо и деятельно. Жанна не может смириться с бездействием, с предательством, со страданием.
Как и Пеги, она не приемлет ада: «Сколько же существует тогда мук, пропадающих понапрасну», [87] — (здесь Пеги ни на йоту не отошёл от своих юношеских убеждений) и готова пожертвовать собой ради спасения погибающих душ. Как и Пеги, она не приемлет холодного высокомерия госпожи Жервезы (церкви) и считает всех равными перед богом и всех достойными спасения: «В христианском мире нет голодранцев и неприкаянных. Нет бродяг, праздношатающихся». [88]
Как и для Пеги, для неё не существует непререкаемых авторитетов и она простодушно и честно осуждает первых святых апостолов Христа за их трусость и предательство. А главное, её девиз, как и у Пеги, — «бороться и молиться, молиться и бороться», а не полагаться смиренно на волю Божью. Всё это является бесспорным богохульством и ересью, с точки зрения госпожи Жервезы.
В «Мистерии», насквозь проникнутой религиозным духом и написанной человеком, считающим, что обрёл веру, звучат те же богохульственные речи, что и в драме, написанной юным антиклерикалом, и опять в традиционно-каноническом «Отче наш» слышится вызов и протест:
«Отче наш, Отче наш, сущий на небесах!
Как нужно, как отчаянно нужно,
чтобы святилось имя Твоё;
чтобы настало Царство Твоё…». [89]
Тринадцать лет, разделяющие два произведения о Жанне, сделали Пеги мудрее, принесли ему много разочарований, но не заставили его пойти на компромисс. Юношей он посвятил свою драму будущим социалистам, перед «Мистерией» Пеги пишет:
«Не только в память,
но и по замыслу Марселя Антуана Бодуэна», [90]
отсылая нас сразу же к идеалам своей юности. В «Мистерии» нет Руанского процесса, нет явных врагов Жанны. Госпожа Жервеза выступает под личиной подруги и наставницы. Но её фанатизм, её вера, её бог ужасают не меньше костра.
Всё новые и новые параллели находим мы в «Мистерии» между образом Жанны и автором: чувство своего высокого предназначения на земле, страстное желание вмешаться и изменить неправильный, неблагополучный, с их точки зрения, ход жизни: «Как же получается, что столько добрых христиан не составляет истинно христианского мира. Что-то здесь не так. Если бы Ты нам послал, если бы Ты только захотел нам послать одну из твоих святых. У Тебя их ещё достаточно… Словом, нужно было бы, Господи, послать нам святую… которая добилась бы успеха». [91]
Это и отрицание внешней обрядовой стороны религии: вспомним, как Жанна отнеслась к своему первому причастию. А ведь известно, что Пеги не соблюдал обряды и за это не был официально принят в лоно церкви. Жанну обвиняли в грехе гордыни, в том же и друзья, и враги упрекали Пеги. Они же оба честно выполняли свой долг, ибо знали о своём предназначении: «кого спасать и как спасать». [92]
Напрашивается мысль, что в «Мистерии» Жанна — это не только выразительница идей Пеги, но его опора, его оправдание перед церковью. Пеги, который так хотел быть истинным католиком, для церкви остался еретиком.
Вот что писал Жорж Дюмениль, директор католического журнала «Л’Амитье де Франс», Жозефу Лотту в ответ на просьбу последнего поддержать Пеги в этом журнале: «Это сделано человеком, которого вряд ли можно назвать христианином, который не привык в Божьей Матери видеть Мать Церкви. Всё это говорит о нём как о человеке, малосведущем в нашем христианстве… Ни за что на свете не хотел бы я принять столь подозрительную доктрину… Главное заключается в том, чтобы чётко отделить основу христианской доктрины от художественной интерпретации, которая в некоторых отношениях может быть весьма ошибочной». [93]
Как видим, Пеги опять остался в изоляции. Но его Жанна, как и он, восставшая против церкви и как еретичка сожжённая на костре, на века осталась святой, причем, той святой, которая «добилась успеха». В её реабилитации и вечной славе Пеги нашёл для себя оправдание и поддержку.
Одна крошечная деталь делает Жанну не только живой, реальной исторической фигурой, но человеком, который, как и Пеги, может не только рассуждать и рефлексировать, а действовать и жертвовать жизнью ради своих убеждений: закончен, или кажется, что закончен, долгий спор с госпожой Жервезой, и Жанна произносит последнюю фразу: «Орлеан, в том краю, где Луара». [94]
Если в драме 1897 года просматривалась чёткая параллель только между Жанной и самим автором, то в «Мистерии» уже появляется новая параллель — с Иисусом Христом. Введение в ткань повествования «Страстей» сделано так мастерски, с таким душевным порывом, так непохоже на канонический евангельский текст, что становится очевидно, насколько образ Христа трогал Пеги, находившего в нём нечто общее и со своей героиней и с самим собой. Эта общность — и в их одиночестве, и в жертвенном стремлении спасти мир, совершить ту самую «внутреннюю революцию» (révolution intérieure), о которой с юности мечтал Пеги, и в том, что их предавали и покидали друзья. Роднит Пеги, Христа и Жанну и то, что в них нет той жестокой, закоснелой уверенности в правоте своих деяний, которая отличает воинствующую церковь. Они постоянно ощущают ответственность за свои поступки, опасаясь возможных ошибок.
Они не способны поступить вопреки своим убеждениям, но могут усомниться в правильности выбранного пути. Иисус, распятый на кресте, издаёт страшный крик, полный ужаса и отчаяния.
«Вопль, который звучит ещё во всём человечестве;
Вопль, от которого зашаталась Церковь воинствующая;
Крик, словно сам Господь согрешил, как мы;
Словно даже Бог впал в отчаяние». [95]
Но Богу не страшны смерть и страдания, физическая смерть — для него — освобождение. Что же так страшит его? Неверно избранный путь или боль и страдания, невольно причинённые людям, или взгляд в будущее?..
Вспомним, как Жанна перед сожжением на костре обращается к Богу:
«…прости меня, прости нам всем
Всё зло, что сотворила, тебе служа». [96]
Пеги пишет о Христе, как о живом, реально жившем человеке. Он подчеркивает его принадлежность к еврейскому народу, говоря об особой судьбе избранного народа. Он утверждает, что явление Христа людям — это «самая великая история на свете… единственная интересная история, которая когда-либо произошла». [97] Как и Жанна, он хотел бы пожить в те времена, самому прожить ту историю.
Очевидной антитезой пошлым лубочным картинкам с изображением жизни Христа, пропагандировавшимся католической церковью, звучат «Страсти» в «Мистерии». Это лицо, залитое потом, это тело всё в пыли, на Голгофу восходит не Бог, а человек, униженный и страдающий, и это страдание живого человека в «Страстях» Пеги опять звучит глубоко личным пронзительным мотивом.
Его, если можно так выразиться, христоцентризм ощущается и в образе Богоматери. Несчастная Мария следует за процессией, сопровождающей её сына на казнь. Её боль никого не может оставить равнодушным, это та же боль, что испытывала мать самого Пеги, которая так гордилась своим сыном — студентом, пока он не «пошел» в социалисты и дрейфусары.
Мощь, красота и благодать, которыми исполнена «Мистерия», проистекают как раз из её человечности, простоты, естественности. Жанна Пеги говорит языком поэтичным и простым, понятным любому крестьянину. И о страданиях Христа и Девы Марии Пеги пишет таким же языком. Его вера настолько сильна и искренна, что это произведение, которое, в сущности, является одной долгой молитвой, будучи простым и понятным всем, ни в одной фразе, ни в одном слове не грешит банальностью. Поэтическое воображение Пеги, его философский взгляд на мир, на людей, на веру ведут читателя к поиску вечных ценностей, которые он искал на протяжении всего своего «мирского паломничества».
Появление «Тетради» с «Мистерией» произвело настоящий фурор. Во-первых, этого произведения никто не ожидал. За всё то время, что создавалась «Мистерия», Пеги ни словом не обмолвился о ней даже с самыми близкими друзьями. Более того, в своём манифесте «Нашим друзьям, нашим подписчикам» (июнь 1909 года) Пеги объявляет о своём намерении закончить докторскую диссертацию. И вот вместо диссертации появляется Жанна д’Арк.
Друзья, почитатели, соратники были в шоке: как дрейфусар, социалист, антиклерикал мог взять такой националистический и религиозный сюжет, да ещё написать с такой страстью и благоговением? Но и правые, верящие в полное религиозное и патриотическое обращение Пеги, вступили в полемику. Патриоты, такие как Морис Баррес и Шарль Моррас, пытались тут же причислить Пеги к своему лагерю. Тон задал Баррес в журнале «Эко де Пари» от 21 и 28 февраля 1910 года. Он не скрывал своей радости от того, что Пеги, бывший ученик Нормальной школы, взял за образец Жанну д’Арк. При этом он считает нелишним преподнести Пеги — республиканцу и дрейфусару — кое-какой урок: «…Жанна имела счастье быть ведомой… прочным господством христианской доктрины. Этим она очень полезна для Пеги как образец, полезна Пеги-дрейфусару, который так сильно верит или верил в Мишле и полковника Пикара…». [98]
Баррес, Моррас, Пьер Лассер подчеркивали важность католицизма, дисциплины его доктрины как оплота против любых социальных изменений, в то же время используя христианскую веру в качестве некоей полиции нравов и заботясь о выгоде социальной, национальной, они совсем забывали о вечном.
Известный антисемит Эдуар Дрюмон довершил эту схватку патриотов вокруг Пеги, охарактеризовав его в своей газете «Либр пароль» от 14 марта 1910 года как «бывшего разочаровавшегося дрейфусара». [99] Пьер Лассер, идеолог и критик роялистского толка, счёл нужным также выразить своё несогласие с дрейфусизмом автора «Жанны д’Арк» в «Аксьон франсез» от 22 марта 1910 года. [100]
А Жорж Сорель сначала в итальянской газете «Воче», а затем на страницах французского роялистского ежедневника 14 апреля 1910 года приветствовал «Мистерию» в качестве возрождённого патриотизма, что, судя по его словам, было неотделимо от антидрейфусизма. «Дрейфусарская революция всё поставила с ног на голову, — писал он. — Теперь этот фарс окончился …Бывший дрейфусар борется за то, чтобы патриотические идеи владели современными умами». [101]
Именно эти и множество подобных им высказываний заставят Пеги в том же самом году создать «Нашу юность». Но об этом чуть позже.
Нужно сказать, что близкие друзья и соратники Пеги не остались в стороне от этих дебатов, пытаясь доказать, что Пеги ни в чём не изменил себе. Так, братья Таро в «Пепль Франсе» от 19 апреля того же года писали, что Пеги, будучи ещё студентом Нормальной школы, уже работал над «Жанной д’Арк». [102] Поль Акер в «Жиль Блаз» от 27 мая доказывал, что преклонение Пеги с юных лет перед образом Жанны неразрывно связано с его борьбой дрейфусара: «Он был мистиком и остался мистиком, но он никогда ни от кого не зависел… Он не перестраивался. Он следовал велениям своей души». [103] Наконец, в «Анналь де ла женесс лаик» в мае 1910 года Жорж-Ги Гран открыто выступил против кампании правых: «“Мистерия” стала предлогом для воплей о кончине гуманитаризма, дрейфусизма, демократии. Потише! Пеги всегда был патриотом и всегда был дрейфусаром». [104]
Но был ещё один лагерь, непримиримо враждебная реакция которого больно ранила новообращённого Пеги. Это был лагерь католиков. Не пытаясь даже понять всей красоты, глубины и искренности веры Жанны и Пеги, всего величия этого произведения, они заклеймили его с позиций католической доктрины и отвернулись от Пеги, чьего обращения они очень ждали и чья вера не только разочаровала, но и испугала их.
Ярким примером тому служит конфликт, разгоревшийся после выхода «Мистерии» между Пеги и Жаком Маритеном, его бывшим учеником, сотрудником «Тетрадей», сыном его доброй приятельницы Женевьевы Фавр. В 1906 году Маритен, его жена Раиса и её сестра Вера Уманцева обратились в католичество и стали практикующими католиками. Примерно через год после этого они узнали об обращении Пеги и со всем пылом неофитов принялись поучать его в вопросах соблюдения католических обрядов. «Непрактикующий» Пеги раздражал Маритена, записавшего в своём дневнике: «…он христианин, но ещё не католик». [105] В письмах к Пеги Маритен со своей женой настойчиво убеждали его принять церковь со всеми её догмами, следовать катехизису, а главное, принять смирение, диктуемое церковью. Как позже напишет Раиса Маритен: «Для Пеги не всё было так однозначно». [106]
Конфликт достиг своего апогея после выхода «Мистерии». Маритен выдвигает следующие обвинения поэту: «Само предназначение Блаженной Жанны совершенно искажено. Вы лишили его Высшей силы и кротости Святого Духа, …простоты и покоя веры, … полного забвения собственного Я, …вы лишили его всего и подменили это …романтической приподнятостью натуры, современной концепцией Бога, совершенно современными и материалистическими представлениями об ответственности за совершающееся зло и о сущности веры святых…». [107]
Как догматичный католик Маритен и многие иже с ним не смогли принять художественное видение там, где затрагивались догмы церкви. Из лагеря католиков только Жозеф Лотт сумел понять, что поэт проник в самую сущность «святости, которая зарождается, которая расцветает …прежде голосов, прежде костра». [108]
Заметим здесь, что много лет спустя, в 1988 году, папа Иоанн-Павел II дал такую оценку «Мистерии»: «Все корни теологии сконцентрированы в этом произведении. Теологии, не только осмысленной, не только умозрительной, но, главное, пережитой». [109]
Как бы там ни было «Мистерия» стала первым произведением Пеги, разрушившим стену молчания вокруг его художественного творчества. Андре Жид в марте 1910 года написал восторженный отзыв в «Нувель ревю франсез»: «Поразительная книга!.. Прекрасная книга!». [110] Пеги сразу стал знаменит. «Мистерия» оказалась для него неким трамплином, и образ Жанны практически не покидал его творчество до самой смерти. [111]
Примечания:
80. Péguy Ch. Œuvres poétique complètes. Paris, 1975. P. 34.
81.
82. Onimus J. La route de Charles Péguy. Paris, 1962. P. 24.
83. Péguy Ch. Œuvres poétique complètes. P. 47.
84. Ibid. P. 27.
85. Цит. по: Тjо Tung Ok. Jeanne d’Arc dans l’oeuvre de Péguy de 1910 à 1914 Taegii, 1982. P. 11.
86. Rolland R. Péguy. T. 2. P 198.
87. Péguy Ch. Œuvres poétique complètes. P. 431.
88. Ibid. P. 505.
89. Ibid P. 369–370.
90. Ibid. Р. 365.
91. Ibid. Р. 372.
92. Ibid. Р. 40.
93. Цит. по: Rolland R. Т. 2. Р. 219.
94. Péguy Ch. Œuvres poétique complètes. P. 525.
95. Péguy Ch. Œuvres poétique complètes. P. 439.
96. Ibid. P. 326.
97. Ibid. P. 408.
98. Цит. по: Laichter F. Op. cit. P. 184.
99. Ibid.
100. Ibid.
101. Ibid.
102. Ibid. P. 185.
103. Ibid.
104. Ibid.
105. Цит. по: Péguy au Porche de l’Eglise. Correspondance inédite. Jaque Maritain — Dom Louis Bailla. Paris, 1997. P. 178.
106. Correspondance. Péguy — Jaque Maritain // L’Amitié Charles Péguy. Feuillets mensuels. № 176. Avril, 1972. P. 5.
107. Ibid. № 177. Mai, 1972. P. 20.
108. Цит. по: Laichîer F. Op. cit. P. 186.
109. Цит. по: Laichîer F. Op. cit. P. 186.
110. Цит. по: Laichter F. Op. cit. P. 186.
111. В своей знаменитой январской «Тетради» Пеги не поместил полный текст рукописи. Только после смерти автора были изданы фрагменты, не вошедшие в «Тетрадь». Но после «Мистерии» Пеги опубликовал ещё несколько художественных произведений, в которых присутствует образ Жанны. Это: «Замок на Луаре» (1912 год), «Гобелен Святой Женевьевы и Жанны д’Арк» (1912 год), «Ева» (1913 год).
Предыдущие части:
3. Шарль Пеги требовал «военного режима в мирное время»
4. Пеги был верен не Церкви, а Христу
Продолжение следует
Читайте также:
Андре МОРУА. Пеги отдал свою кровь чистой — какой её получил
Отец Павел (Карташёв Павел Борисович). Шарль Пеги — певец и защитник Отечества
