Юрий СИМОНОВ
Шахтёрские забастовки 1989 года в СССР и некоторые размышления по поводу нынешней ситуации в рабочем движении. Продолжение
Глава 5
О политике, об «очаровании» рынком, и о силе мысли и слова, рождённых в чужих головах, но оказавшихся столь близким сердцам шахтёров и их лидеров
Ещё несколько слов, в добавление к сказанному, о политической подоплеке и роли рабочего движения того времени в приходе к власти Ельцина и более поздних «младореформаторов».
Некто М. Дороненко в статье «Забастовка шахтёров Кузбасса в 1989 году», выложенной на сайте одной из троцкистских организаций, пишет следующее: «Нет сомнения, что Ельцин всячески использовал забастовки для борьбы за власть. Но проблема была не в “реакционности” рабочих, напротив движение рабочих носило подлинно революционный характер, о чём говорит, в первую очередь, факт создания ими революционных органов власти. Просто в тот момент не нашлось революционной марксистской партии, которая была бы способна повести за собой это движение против всех фракций бюрократии. Поэтому демагогия Ельцина отчасти и имела успех».
Судя по всему, автор этих строк — «неисправимый» троцкист или какой-нибудь иного типа «пролетарский революционер». Однако вряд ли можно согласиться с его «революционно-пролетарским» утверждением.
В массе своей рабочие, шахтёры в первую голову, отторгали идею новой «руководящей и направляющей» партии, тем более что перед ними был факт наличия такой партии, которая на словах была призвана защищать интересы рабочего класса, и против которой, по иронии судьбы, и было направлено острие шахтерских протестов.
Это была КПСС.
Они даже не пытались как-то влиять на политику КПСС изнутри, не воспринимая её организацией, призванной защищать интересы рабочих или каких-либо других слоёв советских трудящихся.
Более того, они оказались на редкость не восприимчивыми к какой-либо пропаганде идей любого из левых, традиционно марксистских и не марксистских «не авторитарных» и «либертарианских» направлений.
Если внимательно вспомнить события тех дней и лет, то можно припомнить левых активистов различных идеологических течений, приезжавших к шахтёрам и проводившим среди них агитацию. Причём не только сталинистов из Объединённого фронта трудящихся (ОФТ), если их вообще можно назвать левыми.
К шахтёрам приезжали представители «Марксистской Платформы» в КПСС во главе с Александром Бузгалиным, также весьма активно пытавшиеся оказать влияние на горняков, особенно на Съезде рабочих организаций в Новокузнецке в конце апреля 1990 года, и убедить их в том, что «рабочее самоуправление» является как раз единственным средством обеспечения коренных интересов рабочего класса и, следовательно, должно быть и целью рабочего движения.
Можно и нужно обязательно вспомнить небольшую партию под названием ПДП-МРП (Партия Диктатуры Пролетариата — Марксистская Рабочая Партия), активисты которой, например, Григорий Исаев из Куйбышева (между прочим, сидевший в советских лагерях за попытку создания новой рабочей партии), были участниками протестного рабочего движения, и даже в ряде случаев стали организаторами массовых рабочих акций. Они также выступали с социалистических (но не про советских!) и самоуправленческих позиций.
Были супруги Ракитские, традиционно, ещё с советских времен агитировавшие за рабочее самоуправление и рабочую демократию и называвшие советский строй «фашистским».
Были даже иностранные активисты, в том числе и депутат британского парламента от левого крыла Лейбористской партии, Терри Филдс, специально приехавший на Съезд рабочих организаций в Новокузнецке в апреле 1990 года для того, чтобы предупредить советских рабочих об опасности «слепой веры в капитализм». Участники Съезда его откровенно высмеяли устами Вячеслава Голикова, одного из шахтёрских лидеров и Председателя Совета рабочих комитетов Кузбасса, зачитавшего под смех присутствующих записку, поданную из зала: «Президиум ввёл делегатов в заблуждение: на съезде присутствуют не два представителя от ЦК КПСС, а три — за счёт члена английского парламента…».
Между прочим, по своему составу Съезд был подлинно рабочим, т.к. именно они, люди физического труда, в том числе шахтеры, составили не менее 69% его участников.
Были и анархо-синдикалисты. Причём Александр Шубин, также активный участник событий того времени, особо выделяет анархо-синдикалистский «уклон» в шахтёрском движении, и прежде всего в решениях и резолюциях, принятых III Конференцией Союза рабочих комитетов, который преобразовался в Союз трудящихся Кузбасса, а затем в решениях IV Конференции Союза трудящихся Кузбасса, состоявшейся в ноябре 1989 года.
На этой конференции были приняты резолюции, объявлявшие коллективную собственность на средства производства как отвечающую коренным интересам трудящихся, в том числе и шахтёров.
Однако о том, как такая собственность будет функционировать на деле, не было сказано ничего определённого, кроме того, что коллективы будут обмениваться продукцией через оптовую торговлю (!!).
Был ряд независимых профсоюзов, например, Межрегиональная Ассоциация «Независимость» («Демократическое Рабочее Движение»), лидеры которого выступали за рабочую демократию и против бюрократизации и излишней политизации нового профсоюзного движения и за его независимость от тогдашних политических партий и движений, как «старых» (КПСС), так и нарождавшихся, «демократических».
Активисты «Независимости», к которым принадлежал и автор данной статьи, участвовали в создании ряда шахтёрских профсоюзов в некоторых регионах, в тех же Кузбассе, Донбассе, на шахте «Воргашорская» в Воркуте, выступали за автономность рабочего движения от политических тенденций того времени, в том числе и от либерально настроенных «демократов».
Все они несли в массы свою правду, свои концепции социализма, рабочей демократии и самоуправления, пытаясь разъяснять шахтёрам суть их же, шахтёров, коренных интересов.
Одна из основных идей, которую большинство их них пыталось донести до шахтёров, заключалась в том, что СССР и бывшие страны так называемого «реального социализма» по сути вовсе не были социалистическими, и что СССР представлял собой общество, где рабочий класс, «непосредственные производители», во всех отраслях экономики занимал подчинённое положение в обществе, и что «непосредственные производители» должны занять то место, которое им в конечном счёте отведено историей, то есть место хозяина и распорядителя продукта, создаваемого ими, и следовательно, всего общества, через самоуправление и широкую рабочую демократию.
Однако большинство шахтёров и их лидеров в конечном счете оказались глухи к их пропаганде, увещеваниям, доводам.
Несколько слов также и о силе слова, о магических в то время словах — рынок и «рыночная экономика». В целом, вспоминая те времена, их основную направляющую и движущую силу, или «вектор» общественного развития того времени, как говаривал Михаил Сергеевич Горбачёв, можно отметить, что стремление к полномасштабному переходу на рыночные отношения, к хозрасчёту, само окупаемости и само финансированию (но не самоуправлению!) в экономике разделялось тогда в том числе и шахтёрами.
Впрочем, шахты Кузбасса и в предшествующий период были на хозрасчёте, не имея даже статус государственных. Но при этом в центр перечислялась огромная часть прибыли от реализации угля, а социальная сфера в угольных районах не развивалась, с продуктами и другими товарами становилось всё сложнее. Именно это и было реальным «социализмом» по-советски к концу XX века, тем объективным фактором, который определял общественное бытие шахтёров, всего советского народа в той или иной степени. А общественное бытие, как известно, определяет и общественное сознание.
Именно это бытие спровоцировало массовый протест трудящихся в СССР в конце 80-х годов и стало главным объективным фактором, добившим советскую экономику и сам СССР и весь «восточный блок».
Именно оно, бытие советского человека, и подтолкнуло в дальнейшем, в период 1990-91 годов, шахтёрское и рабочее движение к поддержке либеральных рыночных программ типа программы «500 дней», а также к поддержке Ельцина и политики «рыночных» реформ.
Идеи самоуправления, различного рода концепции «социализма», включая «демократический социализм» казались большинству советского народа мифами и идеологическими химерами и остались невостребованными.
Слова «социализм» и «коммунизм» воспринимались в то время массами, в том числе и шахтёрскими, как нечто, что они ассоциировали с всевластием бюрократии, с социальной несправедливостью, с привилегиями правящей партноменклатуры, с бесправием общих масс трудящегося населения в СССР.
Да и пример Польши и других стран «реального социализма» был весьма заразительным. В Польше в тот момент «Солидарность» и Лех Валенса брали власть под антикоммунистическими и прорыночными лозунгами и жёстко диктовали свои условия правящей партии, что представлялось многим шахтёрам чуть ли не примером подлинной рабочей демократии.
События в бывшей Югославии стали большим ударом для тех, кто был увлечён опытом югославского «самоуправления».
События же сначала в Китае, а затем в Румынии вообще поставили тогда практически точку на разговорах о социализме в официальной идеологии и сформировали на тот момент глубоко негативное его восприятие в сознании масс.
Всех, кто ещё пытался говорить о «социалистическом выборе», о различных «моделях социализма», о социальном равенстве, воспринимали либо чудаками, оторванными от реальной жизни, либо опасными догматиками и даже преступниками.
Кроме того, всем было очевидно, что «социалистическая» экономика полностью прогнила и требовала замены её чем-то, что было более эффективным. Этим «более эффективным» и казалась рыночная экономика, хотя её механизмы представлялись весьма смутно, исключительно по картинкам обилия товаров в западных магазинах.
Её, рыночную экономику, хотелось иметь немедленно и побыстрее.
Кроме того, это желание рыночной экономики, хозрасчёта и других сопутствующих атрибутов подкреплялось ещё и таким столь близким многим из нас, столь «человеческим» психологическим фактором, как желание как можно быстрее воспользоваться «преимуществами» рынка, а проще говоря…. обогащаться.
Об этом весьма убедительно пишет Илья Шаблинский в своей книге «Рабочее движение и российская реформа: «речь — о глубоком, но подчас тщательно скрываемом (выделено мною) стремлении к обогащению, по крайней мере, к определённому повышению доходов за счёт новых законных возможностей (экономическая самостоятельность, бартер, бизнес, и т.д.)».
Представляется, что именно в этом и заключается один из ключевых психологических моментов борьбы, приведшей к столь печальным для шахтёров и советского и российского рабочего движения в целом результатам.
Немного перефразируя слова одного из героев известного фильма Василия Шукшина, «народ к разврату был готов».
Смешно и одновременно очень грустно то, что почти каждая профессиональная группа, занятая в то время в различных отраслях советской экономики, от управленцев до наиболее «сознательных» рабочих, была уверена в высокой рентабельности именно их отрасли, их конкретного предприятия.
Практически все они были уверены в том, что в случае наступления рынка наступит, во-первых, экономическое равновесие и решатся все экономические проблемы, и, во-вторых, рынок вознаградит именно их отрасль и предприятие высокой прибылью и долгожданным благополучием, которого так не хватало на всех в СССР.
Шахтёры в этом отношении не были исключением.
Проводившиеся тогда, в 1990 году, руководством рядом шахт, уже в условиях «полной самостоятельности», операции по бартеру с некоторыми зарубежными партнерами, даже подкрепляли эти надежды.
В целом оказалось, к разочарованию сталинистов и прочих «пролетарских революционеров», что советский рабочий класс был не чужд коммерции, одобрения частной собственности и других особенностей рыночных отношений.
А простодушные требования шахтёров усиления хозрасчета и самостоятельности для своих предприятий от союзного центра и одновременного увеличения союзного финансирования угледобывающей отрасли не могут не вызывать горькую улыбку.
Кроме того, реальный «хозрасчёт» и «самостоятельность» диктовали большинству участников шахтёрского движения и в целом общественных процессов того времени, что «табачок должен быть врозь».
Юрий Болдырев, один из лидеров шахтёрского движения Донбасса, хорошо описывает тогдашние иллюзии горняков: «Ельцин опирался на Кузбассовские стачкомы и именно они стали той силой, которая позволила ему сломать СССР. Кузбасс не хотел делиться доходами с Донбассом — у нас была себестоимость угля до 170 рублей за тонну, у них — меньше 2 рублей, деньги перераспределялись через систему Минуглепрома Союза. Кузбасс хотел от нас избавиться, они думали, что станут миллионерами. Но они не понимали, что при капитализме действуют иные экономические законы, и их уголь, если его привезти по “капиталистическим” ж/д тарифам в морские порты, становится дороже, чем уголь, добытый в Австралии. Кто-то из них был хорошим забойщиком, но они попытались решить проблемы уровня выше их компетенции и не понимали, к чему приведут их действия».
Грустно напоминать это сейчас, спустя 25 лет после событий той удивительной эпохи.
При этом шахтёры, как и все советские труженики, в массе своей весьма смутно представлялось, что это такое — «рынок» в масштабе всей страны. Однако слово это завораживало. Оно завораживало в то время все «передовое», «либеральное» общество страны. Рынок рассматривался как панацея от всех экономических бед, как выход из усиливавшегося кризиса, как ключ к решению всех проблем.
Причём различные, весьма причудливые порой концепции рыночной экономики в той или иной степени разделялась всеми, но каждый, в зависимости от классовой и социальной принадлежности, имел и различные цели и интересы.
Отметим, что шахтёры хотели не просто рынка.
Они хотели равноправного положения в обществе, получения возможности принятия решения по вопросам, представлявшим общегосударственное значение, через «рыночную экономику», через «рыночное регулирование», и т.д.
Они хотели, чтобы власть предержащие с ними считались.
По большому счёту, шахтёры через требования перехода к рыночной экономике преследовали свои классовые интересы, пытаясь, таким образом, окончательно покончить с элементами принудительного труда, свойственными советским производственным отношениям.
«Рыночная экономика», как «магистральная дорога мировой цивилизации», казалась единственным выходом из кризиса позднего советского времени. Её, рыночную экономику, хотелось иметь немедленно и побыстрее. За равноправие в обществе через расширение рынка и за новый миф о «народном капитализме» и боролись шахтёры в конце 80-х годов.
Однако «рынок», полученный в результате борьбы, оказался несколько не тем, о котором мечталось, о чём будет сказано ниже.
Продолжение следует
Читайте также:
