Всё больше молодых неравнодушных людей бросают политический активизм в пользу защиты животных. Меня это не удивляет. Я очень хорошо их понимаю…
Недавний пример. Два молодых активиста Комиссариата социальной мобилизации, расклеивая афиши организации, увидели кошку с разбитой мордочкой и травмированной лапой. Они подобрали её и отнесли к ветеринару. Тот, осмотрев кошку, сказал, что она сломала челюсть и лапу, видимо, неудачно упав с большой высоты.
Диагноз-то ветеринар поставил, но за операцию попросил 10 тысяч рублей. Времена бескорыстного доктора Айболита прошли. Ветеринария, как и все услуги, связанные с обслуживанием домашних животных, — индустрия недешевая. Ребята собрали деньги через интернет. Кошке врачи сделали операцию — собрали челюсть и наложили на лапу шину. Ребята отдали кошку на так называемую передержку в надежде, что какой-нибудь сердобольный человек её заберёт.
Но тут случилась другая беда. Кошка, которая по понятным причинам до выздоровления не может питаться естественным путём, зацепилась за что-то эзофагостомой (искусственным пищеводом). Кусок трубки отломился и остался в кошачьем пищеводе. Если многострадальной кошке срочно не сделать операцию — она умрёт. А эта операция — по извлечению трубки из пищевода — стоит уже 12 тысяч рублей. Ребята, не имея этой суммы, вновь стали собирать деньги через интернет. Сердобольных людей немало. Деньги вроде бы поступают. Только я не очень хорошо понимаю ветеринара. Если денег ребята всё же не соберут, он со спокойной совестью откажет кошке в помощи, чтобы она умерла в мучениях?
Животное выздоровело — вот он результат. А когда дадут результат наши усилия по «организации рабочих», не известно. Мы не во Франции.
Помню, я, будучи студентом факультета истории и обществоведения, пригласил на семинар по новейшей истории стран Западной Европы знакомых английских троцкистов из тенденции Militant, чтобы они рассказали студентам о Великобритании времён Маргарет Тэтчер. В годы перестроечной демократии это было возможно. Профессора Юрия Васильевича Егорова уговаривать не пришлось. «Надеюсь, они обойдутся без призывов к немедленной пролетарской революции», — лишь пошутил он. Троцкисты, помимо всего прочего, затронули вопрос о полном крахе социальной медицины в Англии при «железной леди». Но даже я не поверил истории о том, как английский врач, узнав, что у пострадавшего в аварии человека нет медицинской страховки, отказался зашивать ему рваную рану. А чего говорить о других студентах, убеждённых по тогдашней моде, что на Западе построен рай на земле, а мы живём в «стране дураков»! Меня мои однокашники попросили больше «не устраивать коммунистические митинги на семинарах» и не пугать их «совковыми страшилками о капитализме». Сейчас, я уверен, они, пожив при капитализме 25 лет, понимают, что случай, описанный теми троцкистами, — вовсе не страшилка. Кстати, некоторые из моих товарищей по учёбе уже отошли в мир иной. Здоровье человека при капитализме стоит больших денег. Нет денег — медленно умирай. А животные при таком подходе умирают быстро. Для них же нет бюджетных клиник. Вся их надежда на энтузиастов-зоозащитников.
А число зоозащитников в России увеличивается. С одной стороны, это хорошо; с другой — это показатель того, что в нашей стране социальный и политический активизм — дело весьма неблагодарное. Неблагодарное — в прямом смысле этого слова. Мне уже трудно свернуть с того пути, который я выбрал в 20 лет. Кто знает, может быть когда-нибудь и в нашей стране всё же появится рабочее движение. Ведь есть же оно во Франции, например, и было же оно в той же нашей России 120 лет назад. Всеобщая стачка текстильщиков 1896 года, названная Лениным «промышленной войной», обуховская оборона 1901 года, декабрьская стачка 1905 года — это же не выдумки чьего-то воспалённого исторического воображения.
Трудности надо принимать как вызов. Сдаваться нельзя. Но я понимаю людей, предпочитающих в России защищать права животных, а не рабочих. Им кажется, что лучше вылечить кошку, чем заниматься мышиной вознёй, называя эту возню «рабочей борьбой»…
Но будь я моложе, тоже бы, наверное, стал защитником животных. Коты и собаки в ответ на твои попытки помочь им не бросят тебе: «Не надо нас агитировать!» У меня дома живёт кот — бывший потеряшка. Судя по тому, как он мурчит, когда я возвращаюсь домой, он мне благодарен. Как и котята, живущие в подвале соседнего дома, которых я подкармливаю. Они не мурчат. Дичатся. Но видя, как они уплетают принесённый мной корм, я испытываю удовлетворение.
А вот чувство, которое меня посещало после «агитации у заводских проходных», удовлетворением назвать трудно. Дело доходило даже до драк с рабочими. Когда ты протягиваешь листовку с призывом бороться за соблюдение закона о компенсации заработной платы по мере инфляции, а тебе предлагают этой листовкой подтереть одно место, тяжело удержаться в рамках интеллигентного дискурса. Помню, один работяга Ленинградского металлического завода, получив удар в печень и сев после этого на мусорную урну у проходной, удивлённо спросил: «А в четь чего?» Да в честь того, что он — тупой неблагодарный хам.
Может быть, я неудачник. Плохой активист. Не умею привлекать людей. Но ведь я не один испытываю чувство разочарования от социального активизма. «Рабочие, будучи людьми внушаемыми и получающими информацию прежде всего из телевизора, зомбируются — как и другие части нашего общества — в том направлении, которое выбирает правящий класс, — говорит Алексей Этманов — один из пионеров российского независимого профсоюзного движения. — Поэтому для них тот, кто приходит с иной идеей, а не с той, которая звучит из телевизора, — это какие-то люди-маргиналы. В телевизоре же говорят, что эти люди — враги, “пятая колонна” и вообще — не пойми кто, а включать мозг — это очень сложно».
«На самом деле главное препятствие для развития в России рабочего и профсоюзного движения — это сами наши рабочие. Не готовы они пока идти на риск. Взвешивая на весах, что для них важней: светлое будущее или спокойное настоящее, они чаще всего делают выбор в пользу спокойного настоящего: “пусть я буду в нищете, пусть меня будет давить, гнобить руководство, но мне будет спокойней”. Они делают консервативный выбор: добьёмся мы чего-нибудь с профсоюзом или нет — не понятно, но совершенно точно понятно, что борьба за светлое будущее создаёт проблемы в настоящем — и в будущем может стать ещё хуже, чем сейчас. Так они рассуждают. И они делают выбор: пусть будет плохо, но привычно» — это уже мнение Дмитрия Трудового — лидера профсоюза «Рабочая ассоциация» на автомобильном заводе в Калуге.
Этот текст — не сигнал к капитуляции. Трудности надо принимать как вызов. Сдаваться нельзя. Но я понимаю людей, предпочитающих в России защищать права животных, а не рабочих. Им кажется, что лучше вылечить кошку, чем заниматься мышиной вознёй, называя эту возню «рабочей борьбой»… Животное выздоровело — вот он результат. А когда дадут результат наши усилия по «организации рабочих», не известно. Мы не во Франции.
Кстати, если вдруг кто-то из тех, кто прочтёт этот текст, захочет помочь несчастной кошке, подобранной моими молодыми товарищами, может перевести им деньги на её лечение: Карта сбербанка 6761 9600 0181 6743 92, владелец карты Александр Паутов. Вот их страница в «ВКонтакте».
Читайте также:
Дмитрий ЖВАНИЯ. Новая индустриализация возродит рабочее движение
